Ко дню снятия блокады Ленинграда
Ко дню снятия блокады Ленинграда сотрудники Усманской городской библиотеки организовали и участвовали в ряде мероприятий, посвященных ужасам блокадных дней.
У главной арки Городского парка коллектив МБУК «КДЦ» в рамках Всероссийской памятной акции «Блокадный хлеб» раздавал листовки с материалами о тех событиях и символические кусочки хлеба как напоминание об ужасах войны).
Активисты миссионерского православного клуба «Избери Жизнь» приняли участие в мероприятиях, посвященным ужасам войны.
*** *** ***
Война — это всегда зло
Протоиерей Борис Глебов. Автор фото — священник Сергий Савченков
Я родился в Петербурге, на Петроградской стороне, на улице Лодейнопольской. В семье нас было одиннадцать детей, я – десятый. Наши родители были глубоко религиозными, даже в самые страшные годы гонений своей веры не оставляли. Самым близким храмом к нам был Князь-Владимирский собор – там в 1936-ом, в год моего рождения, меня крестили.
До войны я был совсем маленький. Когда блокада оцепила наш город – наступил голод, это я уже помню отчетливо. Помню, как мама ходила на Неву за водой, не знаю уж, как… ползком, потому что не было сил от истощения.
Наша семья занимала три комнаты, лестница шла вдоль стены одной из них. Перед войной, в конце тридцатых, мы каждый день, а то и по нескольку раз на дню слышали топот кованных сапог по той лестнице: «Кого-то опять забирают, увозит воронок».
Мы все время боялись. Мама рассказывала, что отец работал на Путиловском заводе (теперь – Кировский завод), и она по вечерам встречала его на остановке, куда приходили два вечерних трамвая. И если первый приходил без отца – у мамы сердце сжималось: «Все, не приедет уже больше, арестовали». А когда видела, как отец машет из второго трамвая, камень падал с души.
Не знаю, что было бы со страной, если бы не война… Жутко звучит – «если бы не война»! Вот до чего довели людей, раз одна беда стала им спасением от другой.
Война всегда – страшное зло, словами невыразимое. И, пожалуй, одна из самых главных примет войны – голод. Я видел сцену в булочной, когда мы среди других стояли в очереди за пайком. А паек-то был – кусочек серого, сырого хлеба весом в 125 грамм, который и хлебом бы сейчас не назвали. Голодный мужчина бросился к прилавку, схватил буханку. И, знаете, он даже не бежал, как делает вор, он просто застыл на месте и вгрызся в нее. Но не успел проглотить. На него тут же набросились и забили.
По сути, то, что я видел, не было воровством, голод лишал разума. Люди падали на улицах, на лестницах в подъезде – и не всегда проходящие мимо останавливались, ведь подашь руку, и сам упадешь от слабости – и не встать уже.
Первыми в блокаду умерли три моих брата, потом – отец… И все это время мы жили вместе: в комнатах был ледник – -40 градусов. Там лежали отец и братья, накрытые простыней – помню, как-то я увидел их, когда ходил по квартире и искал маму. Похоронить их было нельзя – ни сил не было у нас, ни места для могил.
Мы все – живые – ютились на кухне, потому что только там грела дровяная плита, вся остальная квартира была выморожена насквозь: у нас все стекла были выбиты, в комнатах гулял ветер. Рядом с нашим домом был 11-й хлебозавод – его бомбили как стратегически важный объект, все вокруг было разворочено, но и завод, и наш дом чудом уцелели.
Помню, еще когда отец был жив, умер старший брат. Тогда отец взял топор, вышел в соседнюю комнату – и стал рубить из старого гардероба гроб для сына. Потом вернулся к нам, положил топор рядом: «Будешь нас вместе в нем хоронить». Папа так ослаб, что ему не хватило сил разрубить гардероб. Никогда не забуду: незадолго до своей смерти отец отдал мне свой дневной паек 125-граммовый кусок хлеба: «Ему нужнее, он маленький, дай Бог выживет». И это тогда, когда люди забывали от голода, что вообще такое «сын», «мать», когда за еду убивали друг друга. Я до сих пор вспоминаю этот поступок и молюсь за отца.
В один из дней истощенный голодом младший брат поднялся на кровати и позвал маму. «Что, сынок?» — спросила она. – «Я от вас ухожу». Сказал так, вытянулся в струнку и умер.
Вспоминаю, мы шли однажды с мамой мимо 30-ой поликлиники на улице Малая Зеленина, там были открыты ворота, и мама не успела заслонить от моего взгляда открывшийся вид – во дворе была гора человеческих тел: женщин, детей, мужчин, стариков. До сих пор перед глазами стоит эта картина, я часто теперь специально проезжаю мимо этих ворот, чтобы напомнить себе, чтобы не забывать. Нам нельзя забывать.
Весной мама похоронила папу и троих братьев – в одну братскую могилу на Серафимовском кладбище, там же и сестренка маленькая лежала. От истощения я уже не мог ходить, и меня положили сначала в больницу, потом поместили в детский дом на набережной рядом с Петровским стадионом – теперь там жилой дом. Маму в то время тоже положили в больницу – при Первом медицинском институте.
В войну вообще многие стали молиться открыто, не таясь, – ушел страх перед правительством, война стерла его, потребность в вере и Церкви стала сильнее страха. Храмы были полны, служились всегда две литургии – ранняя и поздняя. В 1943 году Сталин разрешил колокольный звон – люди плакали и крестились, когда над блокадным городом впервые зазвенели колокола.
Я часто прихожу теперь в наш Спасо-Преображенский собор один, когда нет службы, и просто смотрю на образ Спаса Нерукотворного – в Его глаза, Он ведь все видит… А на заупокойных службах каждую пятницу молюсь об отце, братьях и всех, кто умер в блокаду.
*** *** ***
Ко дню полного снятия блокады Ленинграда…
— Ленинградцы, дети мои…
Джамбул Джабаев..
…Каждое утро ровно в семь тридцать ждет со мной на остановке автобус бабушка… Точнее, дама очень преклонного возраста. Бедно, но аккуратно одетая, с палочкой и прямой спиной. Старческие глаза слезятся все время, но умны и незлобивы и полны достоинства.
В любую погоду, каждый день, уже три года я смотрю на нее и не понимаю: почему так рано, а главное — куда она едет? Боюсь, что однажды приду и не увижу ее.
Лет-то сколько.
Но жива.
А недавно, когда сильный мороз был и ветер обжигающий, северный, вдруг она заговорила.
Она сказала:
— Это счастье, что в блокаду такой холод собачий был. Просто счастье…
И повернулась спиной к ветру, очень холодный он был.
— Счастье, что холод собачий в блокаду был? Что она несет…, — подумала я и вспомнила все прочитанное и слышанное, и виденное о блокаде Ленинграда…
А бабушка, дама точнее, продолжает:
— Да-да, не считайте, что я сошла с ума… Если я в блокаду не сошла, то после такого уже трудно свихнуться… Да и не успею уже.
— А почему хорошо, что такой сильный мороз был? — спросила я и одновременно обрадовалась, что есть повод познакомиться и узнать, зачем она каждое утро в такую рань ждет автобуса. Все равно какого.
— Как почему? — удивилась дама. — А вы представьте, что было бы, если не такой мороз. Столько трупов… Воды нет… А главное — Ладога бы не замерзла, понимаете? Понимаете, что было бы, если бы Ладога не замерзла? Дорога жизни…
Я подумала, что блокада-то, оказывается, и вправду была! Вот же, рядом со мной стоит ее выживший свидетель, каждое утро приходит зачем-то и едет куда-то…
Я и до этого ЗНАЛА, что была, а тут впервые за много лет просто пронзилась, признаюсь честно.
— Простите, а можно вас спросить? — решилась я. — Куда и к кому вы едете каждое утро?
— Ни к кому я уже не еду, просто выхожу и сажусь в любой автобус, чтобы на людях быть, если вдруг умру… Чтобы люди рядом любые были… Надеваю все чистое и выхожу, боюсь дома одна умереть и пролежать так, одна я совсем…
Алла Лескова.
Художник Владимир Васильев. Картина «Дни войны. Блокада Ленинграда». 1949г.
*** *** ***
Я часто представляю ту войну… Взгляд в Блокаду
Я часто представляю ту войну,
(Хоть я её, конечно, не застала),
Как бабушка сквозь дыма пелену
Идёт среди разрушенных кварталов.
Совсем девчонка, бледная как тень,
Измученная ужасом Блокады,
Идёт. И опалённый серый день
Встаёт над осаждённым Ленинградом.
Уставшая, садится отдохнуть
Тут прямо, на обочине дороги,
Потом встаёт и продолжает путь,
Да только вот… не слушаются ноги.
Ковать броню «Для фронта, для Победы!»
На Кировский завод она идёт.
Позавчера пришло письмо от деда.
Он жив, и это силы придаёт.
Я на неё смотрю сквозь толщу лет,
И кажется, что мы как будто рядом.
Так хочется мне протянуть ей хлеб
И заслонить от вражеских снарядов!
Так хочется ей крикнуть: «Погоди!
Еще немного потерпи, родная!
Всё кончится! Мы скоро победим!
Ты выживешь!.. Я это точно знаю!
Гулять мы будем вместе, не спеша,
По городу любимому, родному.
Меня ты будешь в школу провожать,
Водить в театры, на каток, к зубному!..»
… Но нет… не слышит бабушка меня,
Превозмогая горести и беды,
Голодная, средь дыма и огня,
Она идёт работать для Победы.
Идёт трудиться, чтоб помочь стране
И нашему великому народу
Разбить врага в той яростной войне…
И чтоб меня увидеть через годы.
Н. Смирнова
*** *** ***
«Церковь зовет к защите Родины»
С первых дней войны Русская Православная Церковь посвятила себя защите Родины. Уже 22 июня 1941 г. Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) обратился с посланием к верующим. Оно зачитывалось в храмах Ленинграда, и люди уходили на фронт как на подвиг, имея благословение Церкви. Глава епархии митрополит Алексий 26 июля написал свое обращение к духовенству и верующим «Церковь зовет к защите Родины». Особенную известность получила его проповедь, произнесенная 10 августа. В ней говорилось прежде всего о патриотизме и религиозности русского человека. Авторитет и влияние Ленинградского митрополита в это время были настолько велики, что 12 октября 1941 г. Патриарший Местоблюститель в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.
По предложению митрополита Алексия уже с 23 июня 1941 г. приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону города. Митрополит поддержал желание верующих пожертвовать на эти цели имевшиеся в храмах сбережения, порой очень значительные. Приходской совет Князь-Владимирского собора предложил на свои средства открыть лазарет для раненых и больных воинов и 8 августа передал на его обустройство 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у общины рублей.
Однако конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам разрешили перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и другие. Это ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных.
Фрагменты воспоминаний о блокаде Ленинграда
Pilligrim по материалам Усманской городской библиотеки — группа в ВК